Землетрясения

благополучно. Пришел другой секретарь, на глазах слезы. Спрашиваем: "Что?" Говорит: "Раздавило двух сыновей". Скоро начали приходить и прибегать другие работники ЦК. Часа через два на площадке была уже большая группа людей, и с каждым часом она становилась все больше и больше. Партийный центр оказался действительно жизненным центром всего города.

Один из сотрудников ЦК сидел мрачный, не поднимал глаз от земли. Оказывается, у него погибла вся семья, и он остался один. Терять ему было нечего, смерть его не страшила. Он решил войти в главное здание, принес необходимые материалы, списки, появились новые столы и стулья, и работа закипела.

К счастью, единственное, что почти не пострадало, это автомобили, грузовики. Они стояли под открытым небом в легких фанерных гаражах и потому остались целы. Они и служили в первое время главным видом связи. На грузовиках выехали за город, где железнодорожное полотно и телеграфные провода были целы, и при помощи подвесного телефонного аппарата связались с ближайшим городом. На грузовике с аэродрома приехал летчик и предложил полететь в Красноводск. Грузовики связывали все части города, доставляли продовольствие, увозили бесчисленные трупы на братское кладбище за городом. Можно без преувеличения сказать, что они были основой всей жизни разрушенного города. При помощи грузовиков шла вся работа организационного центра, стихийно возникшего вокруг ядра ЦК. Легковые автомобили пострадали больше, да и было их мало.

Постепенно связь с окружающим миром была восстановлена, в Ашхабад по железной дороге, самолетами, машинами двинулись эшелоны с войсками, медицинскими отрядами, продовольствием. Первые из них были в городе уже в середине дня. Поражающая изоляция первых часов была разорвана.

Самозащита.

В первые часы было не до самозащиты — все думали о спасении заваленных, лежавших и стонавших под обломками зданий, под крышами и подвалами. Но, как только паника прошла, появились любители легкой наживы, которых в Ашхабаде было много, как и во всяком другом большом южном городе.

В ашхабадской тюрьме — большом, длинном двухэтажном здании сидели две бандитские шайки, только что пойманные. По иронии судьбы у этого здания вывалились только две стены, а охрана частью погибла под развалинами караульной, а частью разбежалась по домам. Бандитам оставалось только выйти из камер по грудам обломков, что они и сделали. Как подобает высококвалифицированным грабителям, они сейчас же бросились за оружием, легко найдя его в развалившемся милицейском участке. В их руки попали даже пулемет и форма милиционеров. Одевшись в милицейскую форму, они отправились в центральную часть города громить магазины и, в первую очередь, винный отдел Гастронома.

Напившись, бандиты решили вечером в темноте пробраться в развалины Госбанка, чтобы крупно поживиться. К счастью, они опоздали. Развалины уже охранялись воинами. Это пьяных бандитов не остановило, они бросились в атаку и пустили в ход пулемет. Жители Ашхабада с ужасом вслушивались в беспорядочную стрельбу, оглушающие пулеметные очереди и дикие крики нападающих. Стрельба длилась около двух часов, но подоспевшие воинские подразделения разогнали бандитов. Многие из них были убиты, а оставшиеся в живых принялись грабить население, которое к этому времени уже организовало квартальную самозащиту. Вооружились, чем могли: револьверами, охотничьими ружьями, ножами и даже саблями. Благодаря бдительной охране начавшийся грабеж был быстро и жестоко пресечен и организована усиленная охрана города. За любой грабеж — расстрел на месте. Придя на следующий день в район, где помещались институты Академии наук, я встретил группу вооруженных сотрудников, охранявших здания и то, что осталось от жилых домов.

Помню один трагический случай. Патруль из нескольких солдат под командой молодого полковника шел по улице. Во дворе дома они заметили группу подозрительных людей, среди них был человек в форме милиционера, который вел себя как-то странно. Полковник потребовал от него документы. Тот выхватил револьвер и, в упор выстрелив в офицера, бросился бежать. Однако скрыться не успел — его тут же пристрелили. Молодого полковника было ужасно жаль, но еще более жалко было видеть его отца, старого заслуженного генерала, бывшего в это время в Ашхабаде.

Борьба за жизнь.

…Все больницы и госпитали оказались разрушенными. Помощь надо было организовывать на открытом месте, под деревьями. Выбрали парадную площадь города (площадь Карла Маркса), где стояла праздничная трибуна, и широкий бульвар с большими тенистыми деревьями. Батыров согласился и сразу послал несколько грузовиков по всему городу, чтобы предупреждали, что пострадавших надо вести на центральную площадь. Очень скоро туда потянулись бесконечные вереницы раненых. Одни шли сами, хромая или придерживая сломанные руки, других несли на одеялах, третьих везли на тележках, четвертых подвозили на грузовиках. Нашли нескольких врачей, привезли их на площадь. Столов не было, но из развалившихся домов притащили двери, положили их на ящики, и работа началась.

Мы же с доктором на грузовике отправились по развалившимся аптекам и складам за лекарствами, инструментами, бинтами и всем, что нужно для медиков. Приехали в одну аптеку, но все, что в ней находилось, было придавлено массивным глиняным потолком; поехали в другую – то же самое. К счастью, вспомнили об одном большом аптекарском складе в деревянном здании с железной крышей. Приехали туда. Через упавшие ворота въезжаем во двор и с радостью видим, что хотя дом и развалился, но попасть в него можно. Нас встречает пожилой человек, оказывается заведующий складом. Тут мы еще больше обрадовались, начали грузить в машину кипы ваты, свертки марли, бинты, бутылки с разными жидкостями, пакеты с ножницами, скальпелями и другой материал. Самым ценным из них была громадная бутыль из толстого стекла с чистым спиртом.

Ликующие, мы поехали на площадь, где под деревьями собрались уже сотни пострадавших, которых становилось все больше и больше. Громадная широкая и длинная аллея была сплошь заполнена. Доктор, которого я сопровождал, оказался хирургом. Он сейчас же бросился к хирургическим столам, больше я его не видел. Ему принадлежит честь и инициатива организации первой помощи пострадавшим. Его помощь спасла жизнь десяткам и сотням людей.

Я остался на площади, помогая, где только можно. Распределял медикаменты. Скоро пришлось снова ехать на склад, и снова заведующий складом помог, чем только мог. Когда вернулся на площадь, с ужасом увидел, что пострадавших стало еще больше, а врачи едва стоят на ногах. Пытался заставить их отдохнуть, но тщетно, отдыхать им не давали, да и сами они отказывались. К счастью, водопровод в городе остался неповрежденным, и воды хватало. Подвезли немного хлеба, достали чаю, подкормили и докторов, и пострадавших, которые были поближе к операционным столам.

Время шло быстро и незаметно, а число пострадавших все росло. "Кучки грязной одежды" – мертвые, не дождавшиеся помощи – лежали среди живых, но на них никто не обращал внимания. Таких кучек в городе было слишком много. Населению было объявлено, погибших оставлять на краю дорог: будут ездить грузовики и подбирать трупы. Но в первый день никто их не подбирал – забот было слишком много и с живыми. Только на следующий день за город, на кладбище, потянулись вереницы грузовиков, до самого верха наполненные страшным грузом. Мне они почему-то напоминали наши северные грузовики, вывозившие за город лишний липкий снег.

Вообще, психика людей после землетрясения была своеобразной. То, что в обычных условиях привело бы в ужас и вызвало отчаяние, сейчас не производило никакого впечатления, как на войне во время боя. Я пристроился на пустом ящике под деревом. Все знали, что я – главный "профессор" и передо мною выстроилась целая очередь. Подходит молодой парень, здоровый. Я сначала не мог понять, что с ним. Показывает на голову. Осматриваю – страшный шрам, и глаз на ниточке висит на щеке. Говорю: "Придерживайте глаз рукой и идите к хирургу, туда, где режут". Подходит женщина: сквозь рванную, грязную, замазанную землей рубашку торчат острые концы кости сломанной руки. Говорю: "Оборвите рукав, вымойте руку и идите туда, где режут". Подбегает полураздетый мужчина и говорит: "Жена преждевременно рожает". Показываю на жену Ш. Батырова, работавшую вблизи: "Она поможет". И так все идут и идут, и все это кажется чем-то обычным, нормальным: висящие глаза, торчащие кости, кучки грязной одежды, прикрывающие чье-то тело.

Наверное, потрясение у многих людей было ужасно и переходило в сумасшествие. Когда мы ехали по городу за медикаментами, встретили полураздетую женщину. Она шла посреди дороги, прямо на машину, дико смеялась, стонала, рвала на себе волосы. Спрашиваем шофера, что с ней. Он говорит: "Сошла с ума". У нее раздавило всех детей. На следующий день встречаю своего заместителя по филиалу Академии наук, смотрю, он тоже ненормален: никого не замечает, что-то бормочет, плачет. Оказывается, и у него погиб единственный сын. Таких полусумасшедших в городе было довольно много. На них особого внимания не обращали, а дня через два–три они пришли в себя.

Медицинская помощь действительно скоро подоспела. Смотрю, на площадь въезжает легковая машина, за ней другая, медицинские фургоны, грузовики. Едут прямо ко мне, к трибунам. Из легковой машины выходят член ЦК и мужчина в белом халате, подходят ко мне: "Ну вот, товарищ Наливкин, вам приехала смена, первый отряд из Мары". Здороваюсь с докторами, спрашиваю, есть ли у них все необходимое. Число пострадавших их поразило, но медлить они не стали. Поставили походные операционные столы и сразу взялись за дело.

Через час приехала другая партия медиков из другого соседнего города, затем третья. На самолетах прилетели военные хирурги из Ташкента, Баку, Тбилиси. Места под деревьями не хватало