Артюр Рэмбо

интерпретации

поэта. Позже, в 1952-1962 гг., Р. Этьембль выпустил в трех книгах работу

"Миф о Рембо", снявшую с поэзии и с образа поэта напластования, наслоенные

За предыдущее полстолетие некомпетентным или тенденциозным мифотворчеством

критиков-"рембоведов". Пусть не во всем Этьембль и Гоклер были правы, но они

расчистили поле "рембоведения" ("рембальдистики") для нового восприятия и

новых исследований, которые после лет Сопротивления получили опору в виде

первого упорядоченного издания Рембо в "Библиотеке Плеяды" издательства

Галлимара, осуществленного Андре Ролланом де Реневиль и Жюлем Мукэ в 1946 г.

и в ртом классическом виде с некоторыми дополнениями повторявшегося в 1954 и

1963 г.

При всем разнобое старых интерпретаций ни на кого (даже на своего еще

более горемычного сверстника Лотреамона) не похожим Рембо, казалось,

укладывался в некоторые простые схемы. Этому, возможно, способствовала сама

его динамичная непоследовательность и многоликость - и реальная, и та

воображаемая, которая была порождена долгими годами незнания реалий его

творчества и жизни.

Так естественно было связать первый период творчества Рембо (конец 1869

г. - весна 1871 г., от пятнадцати до шестнадцати с половиной лет) с

романтизмом и Парнасом, с Бодлером, Гюго, Банвиллем, ранним Верленом; второй

(лето 1871 г. - весна 1873 г., шестнадцать с половиной - восемнадцать с

половиной лет) - с символизмом; а третий (весна - осень 1873 г.,

девятнадцать лет) - с кризисом символизма, с воздействием тех явлений,

которые способствовали распространению ницшеанства, - одним словом, с прямым

давлением на искусство империалистической идеологии. Так складывалась якобы

"ясная" картина развитии Рембо, к тому же предварявшая общие тенденции

развития французской поэзии конца XIX в., как его в 1930-е годы понимали и

изображали (конечно, одни - с плюсом, другие - с минусом) многие французские

исследователи, а у нас, например, Франц Петрович Шиллер, автор советского

довоенного учебника "История западноевропейской литературы" (2-е изд. М.,

1948, т 3).

Если не тревожить сон главного виновника всей этой путаницы ("...Рембо,

ты недостоин сам себя..."), то нужно признать, что, как это ни странно,

больше всех повлиял на интерпретацию поэта до 1940-1950-х годов самый

мещански ограниченный, недальновидный и недобросовестный из издателей и

биографов Рембо, его "посмертный зять" Патерн Берришон. Он считал, заодно со

своей женой - Изабеллой Рембо, фамильным правом подтасовывать и

фальсифицировать документы, чтобы придать поэту "благообразный", с точки

зрении семьи, облик.

Хотя Берришону не доверяли, а с каждым десятилетием его ложь по частям

рассыпалась в прах, инерция, им возбужденная, действовала, и, вероятно, ее

действие не иссякло и поныне. Одно из измышлений Берришона состояло в том,

что Рембо якобы стоит рядом с Ницше и выше его, так как поэт не только

самостоятельно выработал теорию "сверхчеловека", но и в противоположность

философу-неудачнику воплотил ее в жизнь в Эфиопии. Особенно усердно

фальсифицировался Берришоном эфиопский период жизни Рембо, документы о

котором - письма из Африки - были в руках семьи. Цифры подменялись, и, таким

образом, скромные сбережения, добытые в изнурительных походах непрактичным

горе-предпринимателем, "для приличия" по крайней мере утраивались. Но

Берришону получалось, что вечный ходок подвизался как некий сказочный

конкистадор в панцире золотых слитков весом более полутора пудов. По манию

зятя служба в торговом доме Барде и Кo и приторговывание на свой риск

менялись местами: Рембо выступал как значительный негоциант. Он оказывался и

влиятельным колониальным политиком, а неудачное во всех отношениях, кроме

впечатления от невероятно трудного, продолжавшегося 21 месяц, похода

каравана в 1885-1887 гг. по опасной, как лезвие меча, дикой дороге, -

предприятие по доставке ружей царю Шоа, будущему императору Менелику II,

изображалось как взвешенный политический акт. который был рассчитан на

объединение и обновление Эфиопии, готовил ее победу 1895 г над итальянскими

войсками, соответствовавшую "французским интересам". Нелепое представление о

Рембо-"колониалисте" частично обесценило наиболее известную

беллетризированную биографию поэта, книгу Ж.-М. Карре "Жизнь и приключения

Жана-Артюра Рембо" (русский перевод Бенедикта Лившица. Л., 1927).

В серьезной, деловой работе Марио Матуччи "Образ Рембо последних лет в

Африке (по неизданным документам)" {См.: Matucci M. Le dernier visage de

Rimbaud on Afrique (l'apires des documents ined.ts. Firenze; Paris, 1962,

Подлинная картина африканских мытарств Рембо подтверждена Даниэлем Леверсом

в его издании Рембо в серии "Ле Ливр де пош" (Париж, 1972).} на основе

исчерпывающего охвата документов, в том числе и официальных итальянских

бумаг 1880-1890 гг., написанных с враждебных африканской политике Франции

позиций, показана полная неосновательность и нелепость утверждений о

причастности Рембо к колониалистским интригам и работорговле.

Матуччи приводит сделанные в печати признания английской

исследовательницы Инид Старки в необоснованности ее доводов, порочащих Рембо

{"...Эта гипотеза также не опирается ни на какие документы... Предположение

относительно торговли рабами исходило только от меня самой" (Письмо И.

Старки от 30 июня 1939 г. Цит. по: Matucci M. Op. cit., p. 91-92).}. М.

Матуччи напоминает о письме Рембо домой, в Шарле-Вилль, от 14 апреля 1885

г., таком же красноречивом в воссоздании бедственной жизни Рембо в Африке,

как приводимые в нашей книге фотографии. Рембо рассказывает в письме о своей

жизни в Африке: "...я не трачу ни су. Те 3600 франков (900 руб. годового

жалования, по 75 руб. в месяц. - Н. Б.), которые я получаю, остаются у меня

нетронутыми к концу года... Я пью одну только воду, и ее мне требуется на 15

франков в месяц! Я никогда не курю, ношу хлопчатобумажную одежду; все мои

расходы на одежду не составляют и 50 франков в год. Здесь невыносимо трудная

и дорогая жизнь..." {Rimbaud Arthur. Oeuvres completes/ Texle etabli et

annote par Andre Rolland de Reneville, Jules Mouquel. Paris: Bibliotheque de

la Pleiade, 1954, p. 408-409. (Далее: Р-54).}.

Причины страсти, приковавшей Рембо к мучившему и губившему его Востоку,

не просты и не до конца понятны. Следуя смыслу последней воли обреченного,

останки его надлежало бы поставить на бак уходящего на Восток корабля с

выставленной из гроба и указующей путь к Эфиопии рукой. Так, согласно

легенде, воспетой Низами и поэтами - его последователями, несли по империи

гроб Искендера Румского (Александра Македонского) с выставленной разжатой

ладонью, чтобы все видели, что и человек, обошедший и покоривший столько

стран, не хочет ничего унести с собой в иной мир.

Как же получилось, что более полувека никем, может быть и Верденом, до

конца не понятый разрушитель, сам лишь проблесками осознававший, что он

творит, оказался - он, его творчество - замковым, скрепляющим камнем поэзии

двух разделенных глубокой эстетической пропастью столетий?

Рембо стал крушить французскую поэзию тогда, когда многое в ней пришло

в ветхость и созрело для разрушения. Как ни велико было обновляющее усилие

романтиков 30-х годов и Бодлера, дальше с 1871 г. прямого пути не было,

несмотря на всю глубину Леконт де Лиля, взвешенность и одушевленность слова

Эредиа, виртуозность Банвилля. Достигнутое в результате многовекового

развития сплетение французского поэтического слова с логическим мышлением,

выразившееся также в жесткости стихотворных правил и долго бывшее

плодотворным, превратилось в цепи, начало восприниматься как гарантия пусть

не буржуазных понятий, но привычных структур, стертых употреблением в

обиходе буржуазного мышления. Появилось опасение: пройдет еще какое-то

время, и поэтические образы уподобятся кариатидам на зданиях банков и

изображениям статуй на кредитных билетах, - изображениям, прекрасным по

своему греко-римскому происхождению, но безнадежно "заношенным" в обществе

XIX в. Становилось понятным, что "устает" не только сталь, но и мрамор

искусства. Известная сентенция Теофиля Готье: "Проходит