Артюр Рэмбо

я

остался! Я остался!.." {Р-54, р. 264.}

Наступили тоскливые месяцы шарлевильского прозябания. Коллеж был

закрыт, к школьной премудрости не тянуло. Единственным спасением была

городская библиотека. Творчество поэта будто иссякло: с ноября по март он

почти ничего не писал. Правда, в месяцы депрессии и безмолвия он вынашивал

ядовитые буйные стихотворения, серия которых сразу вышла из-под его пера

весной 1871 г.

По отзвукам в творчестве Рембо и из свидетельств его друзей ясно, что

от щемящей тоски и ощущения социального тупика Рембо спасался, запоем читая

редкие книги по оккультным наукам и магии (тут-то пригодилось свободное

владение латынью), но главным предметом читательского пыла Рембо стала

социалистическая литература - Бабеф, Сен-Симон, Фурье, Мишле, Луи Блан,

Прудон. Кроме того, по свидетельству Эрнеста Делаэ, Рембо усердно читал

произведения писателей-реалистов - Шанфлери, Флобера, Диккенса, ревностно

следил за развитием "литературы наблюдения". Приводя слова Рембо, Делаэ

пишет, что он любил ее "за мужественно честный реализм, не пессимизм нужен,

утверждал он, ибо пессимисты - это слабые духом. Искание реального - это

подлинный оптимизм Это здоровый и свитой жанр... Уметь виден, и наблюдать в

непосредственной близости, точно и бесстрашно описывать современную

общественною жизнь и ту ломку, которую она заставляет претерпевать

человеческое существо, пороки и несчастья, которые она навязывает. Хорошо

знать предрассудки, смешные стороны, заблуждения, в общем, знать зло, чтобы

приблизить час его уничтожения" {Delahaye E. Op. cit., p. 60.}.

Об руку с реальным романом для Рембо шел Бодлер. Многих философских и

эстетических идей Бодлера Рембо не воспринимал, но в его поэзии Рембо влекли

упорное стремление изобразить зло современной жизни и идущая из глубины души

ненависть к этому злу. В "Цветах Зла" Рембо привлекал поэт "Парижских

картин" и "Мятежа".

Конечно, решения проблемы трагической для Франции зимы не могли

обеспечить и уроки большой литературы. Энтузиазм, вызванный свержением

Наполеона III, заслуживавшего, по словам поэта, каторги, должен был

смениться разочарованием. Не только Рембо, но и большинство французских

демократов той поры были сбиты с толку последовавшим за свержением империи

политическим развитием, которое вело Францию к национальному унижению и

реакции. Нелегко было вскрыть, как это сделал Маркс, ту социальную механику,

согласно которой буржуазное "правительство национальной обороны", едва ему

стало понятно, что "вооружить Париж значило вооружить революцию", не

колеблясь ни минуты в выборе "между национальным долгом и классовыми

интересами", ("превратилось в правительство национальной измены" {Маркс К.,

Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 17, с. 321-322.}.

III. Рембо и Парижская коммуна

Внутренний кризис, невозможность разобраться в том, что происходит в

стране, в конце концов вызывают у Рембо деятельную реакцию. Он хочет понять,

что все же происходит, бросается туда, где совершаются решающие события. В

результате - третий побег. Рембо, продав часы, покупает билет и 25 февраля

1871 г. вновь оказывается в Париже. Поэт оставался там до 10 марта.

Возвратился в Шарлевиль Рембо пешком. У пруссаков его мальчишеский облик не

возбуждал подозрений, а крестьяне тогда охотно принимали молодых людей,

спасавшихся от плена или пробиравшихся в свои части и в отряды вольных

стрелков. Точные даты пребывания Рембо в Париже подтверждаются письмом к

Полю Демени от 17 апреля, где Рембо делится впечатлениями о поэтических и

политических новинках Парижа "между 25 февраля и 10 марта". В поэзии это

главным образом произведения, посвященные обороне от пруссаков, в том числе

стихи Леконт де Лиля и молодого революционно настроенного поэта Альбера

Глатиньи. В политической жизни Рембо проницательно отмечает газету "Кри дю

пепль" и журналистов Валлеса и Вермерша. Парижскую коммуну, как известно,

никто сознательно не готовил, но если называть журналистов, создававших ту

политическую атмосферу, в которой Коммуна стала возможной, то Валлес и

Вермерш будут в числе первых.

Что Рембо делал в Париже и на какие средства он продержался там две

зимние недели, неясно.

Не в этот ли раз ему удалось записаться в национальную гвардию или хотя

бы пожить при части в ожидании официального оформления; сделал ли он это

через полтора месяца, уже при Коммуне? Не исключено, что такие попытки имели

место и во время третьего, и во время четвертого побегов.

Стихотворение, озаглавленное "Украденное сердце" или "Истерзанное

сердце", не дает внятного ответа на этот вопрос, но расставляет силки тем

ученым, которые хотели бы оспорить службу Рембо в войсках Коммуны. Им

хочется доказать сразу и то, что "Украденное сердце" отражает душевную боль,

испытанную подростком в обстановке грубого быта солдатской казармы

гвардейцев Коммуны, и то, что Рембо вообще не был в Париже при Коммуне.

"Украденное сердце" составляет одно из звеньев в серии стихотворений

весны 1871 г., на которых лежит отпечаток кризиса, пережитого поэтом до

Коммуны, и саркастической издевки, которой он подверг своих врагов,

почувствовав опору в Коммуне. Едва читатель обратится к таким вещам, как

"Сидящие", "Вечерняя молитва", "Мои возлюбленные малютки", "На корточках",

как сразу увидит, что это отчаянно злые, порой циничные стихи. Они в

необыкновенно смелых и неожиданных образах клеймят уродства жизни, и в них

не почувствуешь стремления к идеалу. Негодуя по поводу уродливо сросшихся со

стульями библиотекарей-чиновников или грязного быта монаха, Рембо

противопоставляет изяществу парнасских стихов намеренную грубость образов и

языка.

Со стихотворения "Сидящие" во многих произведениях Рембо план выражения

играет все большую, с первого взгляда даже самодовлеющую, роль. Однако на

самом деле он создает иными, более метафоризированными средствами

содержание, которое врезается в память глубже, чем если бы оно было в

большей степени выражено рассудочным смыслом слов и конструкции.

В плане выражения наблюдается "перехват", но этот "перехват" не просто

избыточен. Пусть те шарлевильские сидни не стоили такого пафоса; пусть

идеализация девочек, за которыми Рембо полгода назад собирался ухаживать, не

заслуживала столь резкого осуждения, которое содержится в языке и тоне

стихотворения "Мои возлюбленные малютки"; - пусть даже брат Милотус -

Калотус не стоил пыла словосочетаний, его уничтожавших ("На корточках"), -

поэтическая энергия Рембо не пропадает даром. Она пошла на то, чтобы

породить - на век вперед - поэзию повышенной, эстетически-внутренней,

разжигаемой планом выражения экспрессии. Поэтическая энергия Рембо пошла на

то, чтобы дать импульс литературным явлениям, в которых в конце концов перо

могло быть приравнено к штыку.

Рембо обогащает и усложняет язык, вводит разговорные обороты,

вульгаризмы, диалектные слова, иногда в произвольном смешении с книжными

научными терминами и искусственно образованными латинизмами. Стремясь к

резкости и острой выразительности отдельных, порой отвратительных, черт

изображаемого, он в соответствующих случаях будто играет на расстроенном

фортепьяно - нарушает ритм александрийских стихов и прибегает к частым

переносам - "анжамбманам" из одного стиха в другой. Например, в

стихотворении "На корточках", которое исполнено антиклерикального пыла и

рисует нравственное и физическое уродство обжирающегося до сонной одури

монаха и которое выделяется намеренной грубостью образов, из 35 стихов 16 не

строго правильны.

Не менее, чем стихотворение "На корточках", сонет "Вечерняя молитва"

был для тех лет произведением скандальным - своей хулигански обостренной

арелигиозностью. Сонет, как и другие вещи Рембо этого периода (независимо от

того, были ли они приемлемы с точки зрения "хорошего вкуса"), был объективно

направлен вперед по течению французской поэзии XX в. и устранял различия

между поэтом и непоэтом; сонет предварял моду на примитив, т. е. те

тенденции, которые после Руссо