Мамлеев переводит «термины духа» в «термины тела». В Адвайта-Веданте, в одном из индуистских источников, которые изучал Мамлеев и о которых он не раз упоминал в интервью, это называется "практикой черепахи", одним из многих способов осознать себя, свою метафизическую сущность и смысл бытия. Так втягивается существо внутрь себя, к иной, внутренней стороне вещей.
Ставя известные метафизические вопросы в парадоксальных терминах, решая проблемы душ человеческих в телесной плоскости, Мамлеев дает понять, что его интересует борьба или соотношение духа и плоти, поскольку с этим вопросом человечество сталкивается постоянно.
Одной из центральных тем большинства произведений Мамлеева является тема смерти. Виктор Ерофеев в своей книге «Русские цветы зла» пишет: «Главная героиня Мамлеева — смерть. Это всепоглощающая обсессия, восторг открытия табуированного сюжета (для марксизма проблемы смерти не существовало), черная дыра, куда всасываются любые мысли.»
Дело в том, что в традиционном обществе существовала связь между временным и вечным. Человек чувствовал даже на уровне подсознания, что эта жизнь и та, другая, - едины. В современном же мире произошел разрыв. Смерть стала воротами, за которыми или ничто, или неизвестность. Но этот момент обострил метафизическую бездну между смехотворной краткостью земной жизни и явным наличием в человеке некоего вечного бессмертного начала. Не будь его, человек инстинктивно примирился бы с кратковременностью своего существования. Современный человек оказался в этом разрыве, его сознание полностью сконцентрировано на этой тюрьме, тюрьме здешней жизни, единственно для него реальной.
В произведениях Мамлеева тема смерти возникает постоянно, например, во многих его рассказах первая фраза – о смерти: «Семен Ильич, или попросту Сема, как звали его в узкой среде нью-йоркских русских эмигрантов, почти умирал»(«Черное зеркало»); «- Старичка Питонова, который помер, знаешь?»(«Дорога в бездну»); «Никто не говорил эмигранту Григорию, что ему надо умереть. Но он и сам кое-что постиг, взглянув из окна своей квартирки на нью-йоркское небо»(«Иное»); «Долго хохотал кругляш, прежде чем умереть»(«Кругляш, или богиня трупов»); «Коля Гуляев ничем особым не был наделен; все было в меру - и красота, и ум, и глупость, и отношение к смерти»(«О чудесном»); «- Семен Кузьмин сегодня умер. - Как, опять?!» («Петрова»); «Григорий Петрович Гуляев, крупный мужчина лет пятидесяти, умер»(«Происшествие»); «Родимов Коля решил, что он умер…»(«Трое»); «Что может быть непонятнее и вместе с тем комичнее смерти?!»(«Удовлетворюсь!»); «Шел 1994-й год. Зарплату в этом небольшом, но шумном учреждении выдавали гробами»(«Валюта»). Да и называются они соответственно: «Прыжок в гроб», «Живое кладбище», «Люди могил», «Случай в могиле» и так далее.
В рассказе «Черное зеркало» дома у Семена Ильича начинают твориться странные вещи: «Из зеркала, которое стало получерным, как будто высовывались потусторонние щупальца, из его великой глубины раздавался хохот, оттуда все время кто-то вываливался, темный и бесформенный, тут же растворяясь в воздухе, и... хохот, хохот, хохот. Точно невидимый мир теперь отражался в этом зеркальном пространстве, выходя из него в наш мир.» Необходимо отметить, что «хохот», ассоциирующийся у читателя с прилагательными «жуткий», «нечеловеческий», «потусторонний», является в рассказах Мамлеева признаком неведомого, трансцендентального мира. Этот хохот неразрывно связан с ужасом, со страхом смерти(как, впрочем и иные действия: танец: «Чтоб скрыть ужас иного восприятия реальности, гигант Савельич первым пустился в пляс»(«Удалой»), пение: «…дитя само запело. Но на этот раз произошел слом, невероятный ирреальный сдвиг. Ее пение полилось откуда-то из иных измерений, как будто раздвинулась глубина темного неба и оттуда был подан невиданный знак. Лицо девочки преобразилось: глаза горели, словно внутри них прорезалась печать вечной жизни»(«Квартира 77»).
Этот всепоглощающий страх смерти возникает у персонажей Мамлеева как некая реакция, как желание бессмертия. Они глубочайшим образом привязаны к бытию и, в общем, к идее бессмертия, ведь если нет идеи бесконечного, то смерти нечего бояться. И этот страх позволяет им понять нечто новое, неизведанное: «И вдруг Семен Ильич понял. И как только это случилось, все таинственно исчезло. Объективный бред, навязываемый Вселенной, приутих, как будто Вселенная зависела от его сознания. Но комната казалась обычной, и зеркало стояло неизменно: но оно уже было, как вначале, абсолютно черно, и эта тьма, ведущая в бездну, была непроницаема, как смерть всего существующего. Семен Ильич тихо встал и опустился на колени перед черным зеркалом. Он познал, что напрасны его искания, направленные вовне. Что сущность его глубинного "Я" так же непознаваема, как это черное зеркало, и бездонная, уводящая в за-абсолютное, невидимая глубина этого зеркала - лишь проекция его собственного "Я".»
Есть у Мамлеева и смерть духовная. «Духовные трупы» - это люди Запада. Например, в рассказе «Люди могил» он сравнивает толпу, идущую ему навстречу с некими существами, относящимися к потустороннему миру: «И вот, вспомнив о человечестве могил и взглянув на лица прохожих, вдруг почувствовал: а ведь я среди трупов нахожусь, духовных трупов, и их бесчисленное количество здесь, сотни миллионов, почти все. Так чего же я боялся человечества могил? Вмиг понял я, что на самом деле те, с могил, были живыми, пусть по-особому, а эти вот, которые нескончаемым ужасающим потоком маскообразных лиц идут на меня, и есть мертвые, по-настоящему, вечно мертвые. И не осознают сами, что перешли уже навсегда ту грань, которая отделяет мир, предназначенный к жизни, и мир, медленно и верно опускающийся на дно тьмы, где уже не будет никогда ничего и откуда нет возврата. И вся их автоматическая жадность, слабое мелькание похоти в глазах, мрачное и рациональное слабоумие (как будто высшего ума уже не существовало) – не что иное, как медленный поток смерти. И не от человечества могил мне нужно бежать, а от этих - с их машинами, роботами и румянцем на щеках.». В интервью газете «Элементы» Мамлеев сказал: «Америка - это целый материк. Я говорил о "мертвых", имея в виду несчастных, пусть и внешне довольных людей, попавших под власть материалистически-прагматической, комедийно-буржуазной, я бы сказал, цивилизации. Таких там большинство. Цель этой цивилизации - уничтожить в людях само представление о смерти. Вплоть до того, что даже похороны близкого человека не должны занимать больше десяти минут, после чего обязательно coffee-break. Почему? Просто потому, что человек, который думает о смерти - плохой потребитель, он забывает силу денег перед лицом силы, которая выше денег. Когда я жил в Америке, супруга Тони Дамиани сказала мне: есть две силы, которые борются сегодня в мире. Это Дух и Деньги. Меня это поразило, потому что такое уравновешивание этих сил встречается в первый раз. Раньше говорили: Дух и Зло, Дух и Страсть, на худой конец - Дух и Власть. Но так, чтобы презренный металл уравновесить с Духом - это впервые в мире.».
Однако, несмотря на то, что в своих произведениях Юрий Мамлеев изображает «ад на земле», в самых его мрачных вещах присутствует некий неуловимый свет, но особым образом – апофатически. Присутствие высших сил неопределимо, оно ускользает от человеческого разума, но вместе с тем как бы разлито вокруг. В творчестве Мамлеева это воздействие света связано прежде всего с состоянием катарсиса, очищения души.
Показателен случай, связанный с романом «Шатуны», одним из самых мрачных, беспросветных романов Мамлеева. Двое петербургских музыкантов оказались в Берлине и после ряда злоключений решились на отчаянный шаг – покончить жизнь самоубийством. Однако в это время им попал в руки роман «Шатуны», который они прочитали. Казалось бы, столь мрачное сочинение вполне соответствовало их умонастроению, но реакция была совершенно неожиданной – им захотелось продолжать жить, и свой план они не осуществили.
Действительно, по прочтении даже самых безысходных произведений Мамлеева не остается чувства обреченности. Мамлеев вводит в свои рассказы и романы человеческое движение к надежде, которое сквозит в самой ткани повествования.
В частности, во многих своих рассказах Мамлеев с нежностью говорит о России , о своей стране, ради которой стоит жить: «Тогда уж закрывать надо будет - высшим-то - эту смешную планетку... Но нет, нет, нет! Потому что остается - Россия. И хотя я сам не знаю, где и когда я родился, но Россия останется для меня тайной навсегда. Все ведь она включает: и человечество, и Восток, и священные чары, и даже идиотизм западный, и раздолье метафизическое, и монастыри, и трепет трав, и гнозис - но самое высшее в ней ускользает от человечьего взгляда и от ума. Значит, ведет это русское высшее в нечто такое...»(«Люди могил»); «Ничего, ничего я там не понял. Ну, люди, ну, города. И вдруг один страшный момент. Я был за городом, в лесу. Природа эта поразила меня своей тоской, но какой-то высшей тоской, словно природа эта была символом далеких и таинственных сил. И вдруг из леса вышла девочка лет четырнадцати. Она была избита, под глазом синяк, немного крови, нога волочилась. Может быть, ее изнасиловали (а такое случается везде) или избили. Но она не испугалась меня - здоровенного мужчину лет сорока, одного посреди леса. Быстро посмотрев в мою сторону, подошла поближе. И заглянула мне в глаза. Это был взгляд, от которого мое сердце замерло и словно превратилось в комок бесконечной любви, отчаяния и... отрешенности. Она простила меня этим
взглядом. Простила за все, что есть бездонно-мерзкого в человеке, за все зло, и ад, и за ее кровь, и эти побои. ООна ничего не сказала. И пошла дальше тропинкой, уходящей к горизонту. Она была словно воскресшая Русь. Я огляделся вокруг. И внезапно ясно почувствовал, что в этой бедной, отрешенной природе, от одного вида которой пронзается