Английский менталитет

литература вышла не из шинели, а из сада: романтический

дикий сад предшествовал разнузданной романтической поэзии Шелли и Китса.

Садоводство - это самое скрытое, властолюбивое и чувственное из искусств: им

можно наслаждаться в одиночестве, критики или публика не мешают. Садовник -

бессловесный художник, который полностью сливается с природой. И с нашей

природой нетрудно слиться, так как Англия - это цивилизация на Гольфстриме.

Здесь приживаются деревья и кустарники почти со всего мира.

Наследством нашей утраченной империи являются сотни импортных растений, которые

одичали в Великобритании. Бывшие конкистадоры, вернувшиеся на родину, тоскуют по

Гималайским горам или австралийской пустыне, утоляя эту тоску, они засадили

целые графства рододендронами из Непала, эвкалиптами из Тасмании, кедрами с

Аляски, фейхоа из Бразилии. Около городов юго-западной Англии из магнолий и

камелий выращены настоящие джунгли.

Каждое воскресенье гуртом и гурьбой англичане усаживаются в свои машины и ездят,

чтобы смотреть чужие сады - большие и маленькие. Люди, во всех других отношениях

совершенно честные, берут с собой садовые ножницы и воруют отростки, чтобы потом

их привить у себя дома. Садоводство - это подлинное и единственное сохранившееся

народное искусство.

Как во всех искусствах, в садоводстве есть свои большие мастера, и мало-помалу

мы понимаем, что их надо сравнивать с великими поэтами и художниками. Такие

женщины, как Гертруда Джекил или Вита Сэквил-Уэст, или мужчины, как Кристофер

Тэннард или американец майор Мортон, создали сады, потрясающие своим

оригинальным планом и своей изменчивостью. Но главное - в отличие от других

искусств, - эти сады в прямом смысле вдохновляли тысячи посетителей, и каждый

посетитель создает собственные зеленые вариации, которые распространяются по

всей стране.

Выдающиеся садоводы были недюжинными личностями. Они были не только удивительно

трудоспособны - некоторые трудились полвека от зари до зари, как каторжники, -

они были визионерами, которые решили создать вечный рукотворный памятник и таким

образом заштриховать ненавистный им мир. Садоводство часто являлось убежищем от

других искусств: Вита Сэквил-Уэст писала романы, а Воан-Уильямс сочинял

симфонии. Но садоводство часто становилось коллективным подвигом; разбивая сады,

люди спасались от семейных дрязг и даже трагедий. Раз дети выросли и уехали,

единственные узы, связывающие английскую чету, - это сад, где еще можно

трудиться в дружном безмолвии. Поражающий пример садоводства как спасительного

подвига - это великий сад Сиссингхерст в графстве Кент: его создали Вита

Сэквил-Уэст с мужем Гарольдом Николсоном. Она была писательницей, он -

дипломатом. Они пережили страшные скандалы и кризисы: он понял, что он

гомосексуалист; в то же время она страстно влюбилась в буйную лесбиянку Виолетту

Трефусис. Но половые страсти и жажда творчества в конце концов перелились в

сказочное видение Сиссингхерста; этот сад стал для них чем-то вроде монастыря.

Читая очерки Джейн Браун, понимаешь, что жизнь у нас - и не только у выдающихся

садоводов - переходит в житие исключительно тогда, когда англичанин отчаивается

в возможности обрести счастье и целиком отдает себя воссозданию миниатюрного

Эдема около собственного дома.

Вода и англичане

Англичане - островитяне, и на нашем острове нельзя находиться от моря дальше,

чем на сто километров. Морская вода течет у нас в крови; англичане до того любят

море, что первыми затеяли одиночное кругосветное плавание. Англичанин доверчиво

ест все, что приносит море, - от морских прыщей до печени палтуса. На сто лет

раньше, чем другие европейцы, англичане купались в своем отвратительно холодном

Ла-Манше. Когда в Биаррице жили только баскские рыбаки, а в Ялте - крымские

татары, в Брайтоне н Богноре уже купались под медицинским надзором министры и

принцессы из королевской семьи. Холодное море, считалось, унимает страсти и

развивает мужественные добродетели. До сих пор половина населения ездит на

побережье купаться, несмотря на то что врачи теперь признают, что купаться в

наших загрязненных морях менее заманчиво, чем спускаться в ванну с дерьмом.

Странно, что пресная вода издавна находится в опале. Англичане в реках не

купаются; в Кембриджском университете в шестнадцатом веке за купание в реке

секли студентов, а на аспирантов надевали колодки. Как будто русалки могли

соблазнить купающихся. В английских реках водится почти такое же обилие

съедобной рыбы, как в русских, а разница в том, что англичане удят, но не едят.

Форелей покупают только на фермах, а вкусных карасей, лещей и судаков снимают с

крючка и пускают обратно в воду.

Немцы и американцы приезжают в Англию и удивляются странным табу, связанным с

водопроводной системой в английских домах. У нас даже законом запрещается

вводить нормальную европейскую систему водопровода. Поэтому, если принимаешь душ

в английском доме, можно или простудиться, или обжечься, смеситель в ванной

сделает все что хотите, но не смешает горячую воду с холодной. Хотя англичане

полтора века назад (раньше всех) ввели современную канализацию и водопровод в

крупных городах и тем спасли народ от холеры и брюшного тифа, дальше они не

пошли. Что касается водопроводов, мы одержимы какой-то манией преследования. Во

время наполеоновских войн нам казалось, что французы могут отравить наши

водопроводы. Мы изобрели такую систему кранов, клапанов и цистерн, которая

изолирует каждый жилой дом от магистрального водопровода, в результате чего

современному иностранному туристу мерещится, что он попал куда-то в район

Тибета, где моют тело как следует только два раза: после рождения и после

смерти. В самом деле, французские послы всегда докладывали, что английская

королева Елизавета ужасно воняет. Современные туристы замечают, что до сих пор

англичане неохотно принимают душ, а предпочитают лежать в полной, но не очень

теплой ванне, как гиппопотамы в собственной грязи.

Всю хорошо отфильтрованную городскую воду мы тратим не на себя, а на наши сады.

Хотя в любом месяце на любой английский сад падает пять сантиметров дождя, все

жалуются на засуху и строят удивительные системы орошения, которые сделали бы

даже из Сахары зеленую зону. Летом опорожняются водоемы, и горсоветы запрещают

орошение садов; ночью полиция ловит граждан, которые выливают последние капли

городской воды на свои газоны и розы. А если и моются в такое время, то потом

тщательно переливают грязную воду из ванны на клумбы.

Как англичане умирали

Фармазонов до сих пор отправляют в мир иной под музыку Моцарта. Обыкновенного

англичанина, однако, хоронят неинтересно, анонимно. Даже смертного одра нет. При

первых признаках конца упекают в больницу, усыпляют снотворными, обвешивают

проводами и трубками и, когда электроника объявляет, что мозг перестал мыслить,

звонят сначала в похоронное бюро, а потом уже родственникам. Закрытый фанерный

гроб стоит пятнадцать минут на конвейере у алтаря в крематории; священник мямлит

короткую молитву, из громкоговорителя льется такая же успокаивающая музыка, как

в супермаркетах. Все, что остается - пепел, - хоронят под одинаковыми плитами на

кладбище, которое не отличишь от площадки для гольфа.

Раньше англичане не хуже других народов уважали своих мертвецов. Войди в любой

из готических соборов и увидишь средневековые саркофаги с горизонтальными

статуями покойников - он в мраморном панцире, рука об руку с женой, облаченной в

свадебное платье; можно бродить по старым кладбищам и изумляться откровенности

старинных надписей на гробовых плитах: "Здесь покоятся кости Элизабет Шарлотт,

рожденной девицей, умершей потаскухой. Но она была девицей до семнадцати лет,

что неслыханно в городе Абердин". А сегодня такие надписи запрещены и ни

саркофагов, ни посмертных масок не делают.

Страшная жестокость палачей шестнадцатого века показывает, до какой степени

участь тела по тогдашним понятиям решала участь души. Вспарывали повешенных,

пока те еще были живы, и сжигали кишки; сдирали кожу с разбойников; делали из

вскрытия анатомический театр для учащихся хирургов и публики. Тогда еще была

сильна языческая вера в то, что цельность тела обеспечивает загробную жизнь

души. Даже великий свободный мыслитель и экономист Иеремия Бентам завещал свой

труп Лондонскому университету на вечное хранение. Его автоикона до сих пор

шокирует публику прямо при входе в главный колледж университета.