Английский менталитет

на казнь. К тому же случился и ряд вопиющих жестокостей. Повесили

восемнадцатилетнего мальчика Бэнтли просто потому, что он был замешан в убийстве

полицейского, а сам убийца был по закону слишком молод для казни. Несчастная Рут

Эллис убила неверного и жестокого любовника: во Франции судья освободил бы ее и

наверняка пригласил бы на ужин; а британский судья приговорил ее к смерти, и

Альберт Пирпойнт ее повесил.

Благодаря трагедии Рут Эллис британские убийцы теперь остаются в живых. Но

условия в наших тюрьмах до того ухудшились, что арестанты часто вешаются сами. А

пятно смертной казни еще долго не смоется с нашей совести. Международная

организация "Эмнисти интернэшнл", которая борется против смертной казни, только

что опубликовала материалы, показывающие, до какой степени Англия замешана в

чужих государственных преступлениях. Мы продаем Абу-Даби виселицы; когда вешают

в Южно-Африканской Республике, заказывают веревку из Лондона.; когда на вест-индских островах приговаривают убийц к смерти, приговор утверждают британские министры "Тайного совета".

Другая недавняя публикация обновляет мою веру в гуманность людей. Издательство

"Иэн Фолкнер паблишинг" только что издало книгу "Ад приветствует вас": это

корреспонденция одного английского общества "Лайфлайнз"" (Спасательные тросы).

Члены этого Общества переписываются с американскими смертниками. В Америке ждут

не год, а иногда десятилетие, когда их убьют электрическим током, газом, петлей

или уколом снотворного. Читая эти письма, понимаешь, что все равно - повесят ли

осужденного за десять секунд или за десять минут. Неимоверная жестокость

наполняет бесконечный промежуток между приговором и исполнением. Садист ли палач

или добряк - все равно это ужасно. Только в оперетках Гилберта и Салливена безо

всякого содрогания герои составляют список зануд, которых так хочется казнить.

Семидесятипятилетие журнала "Вог"

"Вот Дези и Лилли, ленивые и глупые, гуляют на набережной и обсуждают, какие

моды были и какие будут". Семьдесят лет назад музыка Уильяма Уолтона и дурацкие

стихи поэтессы Эдит Ситуэлл ошеломили публику и взбесили критиков заискиванием

перед модной передовой публикой. Но композиция "Фасад" стала классикой; Дези и

Лилли еще живы и до сих пор говорят только о модах. Я вдруг вспомнил музыку

Уолтона и стихи Ситуэлл, когда посетил выставку, которая открылась в Королевском

колледже искусств: семьдесят пять лет журналу "Вог"", то есть "Моды"". Там я

увидел фотографию поэтессы Ситуэлл: она лежала как будто в гробу, вся спеленутая

черным саваном. Ее вытаращенные глаза и чудовищный нос (по сравнению с которым

орган Гоголя кажется приплюснутым) внушают и жалость, и смех, и раздражение. У

нее было мало таланта, полное отсутствие красоты, минимум даже человеческого, но

ей удалось увековечить свои слова, свой голос и образ. Чем? Позой перед

фотографом, волшебными силами журнала "Вог", который уже семьдесят пять лет

одевает и раздевает англичанок - красавиц, заурядных и дурнушек, - превращая их

во властительниц мод.

Чем глубже я всматривался в экспонаты, тем больше меня поражало значение

журнала, великих портних и фотографов. Совместными усилиями они не столько

отражали Англию и женщин высшего света, сколько создавали их. И еще изумительнее

физическая гибкость женщин: они умели с каждым поколением подвергаться

радикальным метаморфозам - не бабы, а бабочки. Фотографии из журнала выставлены

в хронологическом порядке. Во время первой мировой воины, когда еще не увяли

роскошные семипудовые Венеры, манекенщицы стояли как статуи, не то что одетые, а

задрапированные в бесконечные ткани, которые тянулись по всему залу. После войны

вдруг появились тощие, подвижные девушки без бюста и без задниц: куда исчезли

плоть и волосы? Исчезли и изящные легавые собаки, женщина двадцатых годов,

взбудораженная кокаином, прыгала в спортивный автомобиль и исчезала. Через

десять лет ее сменяет мускулистая амазонка в мужском костюме: у нее волосы - как

шлем, и она держит мундштук как копье. Потом фотографы будто отучились

фокусировать: среди развалин военного Лондона всплывают сентиментальные и

эротические контуры безвременно овдовевших красавиц. Они ежатся в огромных

шинелях, болтаются на опустелых платформах. Ресницы, огромные, как у верблюда,

зазывают современных Русланов или Тристанов. Но и эти женщины улетели как феи. В

начале пятидесятых годов вернулась жесткость тридцатых, мода как будто слушала

Мандельштама: "Роговую мантию надену, / От горячей крови откажусь, / Обрасту

присосками и в пену Океана завитком вопьюсь".

Тут я испытал настоящую боль. Ведь мое детство исковеркали такие вот женщины в

роговых мантиях, которые всегда указывали и поучали. Как все англичане, которые

стали взрослыми к началу шестидесятых, я все еще благодарю моду за то, что она

смела с лица земли этих серых мегер. Неизвестно откуда появилось новое племя:

длинноногие, как жирафы, с вьющимися волосами до пояса, даже в туманном Альбионе

они как будто не нуждались в одежде. Выражение лица больше не играло роли: в

моде центр женской тяжести сдвинулся к промежности. Именно тогда журнал "Вог"

стали читать и мужчины.

Сегодня мы все изгнанники рая шестидесятых годов. Мода отомстила: появились

манекенщицы с квадратными лицами и страшными когтями, сердитые, как тигрицы в

заточении. Фотографы и дизайнеры тоже мстят, издеваются. Последние современные

экспонаты удручают. Талантливый фотограф лорд Сноуден (его карьере не помешал

тот факт, что он шурин королевы) тщательно вымыл шампунем дородную рыжую свинью

и сфотографировал ее с той же любовью, с какой он раньше снимал ведущих красавиц

лондонских балов. Конец "Вога" похож на конец "Скотного двора" Оруэлла: людей

уже не отличишь от свиней.

Покинув выставку, я долго стоял перед манекенами, которые были одеты в новые

"творения" самых известных дизайнеров. Все до последнего издевались. Вот женщина

одета в твердые диски, отделанные войлоком: швов нет, есть гайки. Следующий

манекен изображает женщину, будто чудом вырвавшуюся из рук Джека-Потрошителя. У

третьего на одной ягодице - принцесса Диана, а на другой - принц Чарльз: при

ходьбе принц и принцесса целуются. Конечно, все эти модные "творения"

одноразовы: всех удивишь за один вечер, а потом выбросишь. Раньше отдавали

платье благодарным горничным, сегодня же любая прислуга откажется от этой чести.

Может быть, "Вог" уже обречен. В университете феминистки требовали изъятия

журнала. Когда я вышел на улицу, то с облегчением увидел, что в Гайд-парке

совершенно нормально одетые "Дези и Лилли" продолжали обсуждать моды, не

соблазняясь чудовищным перегибом "Вога".

"Едоки" опиума

"Фантастическую симфонию" написал не Берлиоз, а Берлиоз плюс что-то, то есть

Берлиоз под влиянием опиума. Иногда меня одолевает сомнение, возможно ли любое

искусство без вдохновляющей жидкости. Есть, конечно, и естественные, и

искусственные стимулы. Американский роман, кто спорит, без виски неосуществим,

Заболоцкий плюс красное "телиани", композитор Глазунов, тонущий в алкоголе,

обогащали русскую культуру. Зато Мандельштама вдохновлял адреналин страха, и

поэзия Цветаевой пропитана бьющими через край гормонами. Даже этот скромный

текст без четырех чашек крепкого кофе остался бы мертворожденным.

Кофе - да, опиум - нет, считают сегодня. Сам я всего раз попробовал опиум.

Невыносима зубная боль, еще невыносимее - гнев зубного врача, когда ему звонят в

воскресенье. Был июль, в саду лепестки опадали с головок мака, как раз подоспел

опиум. Я сорвал головку и съел ее как салат, вместе с белой жидкостью.

Шестнадцать часов я спал мертвым сном и проснулся, удивленный, как Лазарь.

Зубной боли не было, но и вдохновения не было.

Раньше в Англии глотали опиум как аспирин. В тринадцатом веке главным продуктом

Линкольншира был опиум. И мало кто в Европе возмущался, когда принимали опиум

или морфий. Что общего у Шерлока Холмса и Анны Карениной? Оба - морфинисты.

Английских романтических поэтов представляют себе здоровыми, почти спортивными

скитальцами. В действительности их творчество, как музыка Берлиоза, опиралось на

опиум. Самое мечтательное, самое сочное стихотворение на английском языке - это

"В Ксанаду Кубла Хан построил...", которое приснилось Сэмюэлу Колриджу под

влиянием опиума. Стихи вдруг обрываются: к нему постучался "человек из деревни

Порлок", и опиумный сон моментально померк. С тех пор деревня Порлок слывет