Александр Сергеевич Пушкин

ГЛАВА I. Отношение А.С. Пушкина к изобразительному искусству.

Художником Пушкина не называли никогда, и Пушкин нигде не упоминает, хотел ли он так называться. Но с уверенностью можно говорить, что художников он любил больше, чем свой литературный цех, где его угнетало равенство с Булгариным, унижающегося перед правительством. Художники были ему милее, потому что они жили и работали не группами, как литераторы, а в одиночку. Он не нанес обиды ни одному художнику, чье имя было известно в его дни. На художников Пушкин не написал ни одной эпиграммы, он благожелательно упоминал их при случаях в своих стихах – от Орловского, в раннем «Руслане и Людмиле», до Карла Брюллова, чью «Гибель Помпеи» он удостоил графического наброска и поэтического приложения в черновом тексте 1834 года: «Везувий зев открыл…». В статье, посвященной памяти Пушкина, К.А. Полевой писал: «Он страстно любил искусство и имел в них оригинальный взгляд».3 Пушкин не написал статьи, посвященной изобразительному искусству своего времени, подобно той, которой он посвятил театру. Поэтому чтобы составить представление о его суждениях в этой области приходится выбирать отдельные высказывания из стихов, писем и статей, обращаться к воспоминаниям современников.

В своей работе А.М. Эфрос приходит к выводу, что к изобразительному искусству Пушкин был «… холоден и мало внимателен . Скорее всего, он по отношению к искусству Пушкин выполнял обязанности светского человека. Имена художников служили украшением для его поэзии. Он прибегал к ним не часто , лишь когда его текст требовал какого-нибудь наименования мастера, кисти или резца: Пушкин ставил то, которое приходило на память, или лучше дружило с его рифмой. Иногда этого же требовала мода или обычай круга, в котором он жил. Он говорил о художниках то, что говорилось кругом…»4 .

Но было и несколько исключений, доказывающих, что Пушкин был не так далек от искусства, как это представляет А.М. Эфрос. В стихотворениях «К бюсту завоевателя» (1829), «Полководец» (1835) и «Художнику» (1836) Пушкин дает сжатую но предельно меткую характеристику изобразительного искусства своего времени. Он по-настоящему был взволнован английским мастером Дау. Оттолкнувшись от портрета М.Б. Барклая де Толли написанного Дау, Пушкин написал «Полководца»:

… Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,

Высоко лоснится, и, мнится, залегла

Там грусть великая. Кругом – густая мгла;

За ним – военный стан. Спокойный и угрюмый,

Он, кажется, глядит с презрительною думой.

Свою ли точно мысль художник обнажил,

Когда он таковым его изобразил,

Или не вольное то было вдохновенье, -

Но Доу дал ему такое выраженье…5

О декоративной партретописи плодовитого англичанина Пушкин сказал, описывая галерею героев 12 года в Зимнем дворце:

… сверху донизу, во всю длину кругом,

Своею кистию свободной и широкой

Ее разрисовал художник быстроокий.

Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,

Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,

Ни плясок, ни охот, - а все плащи, до шпаги,

Да лица, полные воинственной отваги… (I, 564)

Один из этих портретов он упомянул в прозе, говоря о Ермолове в первой главе «Путешествия в Арзрум»: «… Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом…» (III, 372)

Датский скульптор Торвальдсен, автор бюста Александра I, вызвал у Пушкина знаменитые строки: «Напрасно видишь тут ошибку…» («К бюсту завоевателя»), в которых он подчеркнул искусств ваятеля передавать душевное состояние модели:

Рука искусство навела

На мрамор этих уст улыбку,

А гнев на хладный лоск чела (I, 460).

Стихотворение «Художнику» было написано после посещения Пушкиным мастерской Б.И. Орловского – автора монументов М.И. Кутузова и М.Б. Барклая де Толли в Петербурге:

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую:

Гипсу ты мысль даешь, мрамор послушен тебе:

Сколько богов, и богинь, и героев!.. Вот Зевс громовержец,

Вот исподлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.

Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов.

Тут Аполлон – идеал, там Ниобия – печаль … (I, 582).

В строках этих стихов – косвенное отражение сложных процессов, происходивших в изобразительном искусстве первой половины XIX в.: хотя и преобладают еще в живописи и скульптуре идеалы классицизма и отвлеченные «высокие» темы, но все усиливается интерес к человеческой личности, к ее духовному миру.

Можно также утверждать, что Пушкин тонко чувствовал скульптуру, ее стиль. Так, например, бронзовая фонтанная скульптура «Молочница с разбитым кувшином» (Скульптор П.П. Соколов), которая находится в парке царского села, хотя и имеет жанровый мотив, но в нем нет и тени бытовизма. Девушка воспринимается как античная нимфа, а не заурядная молочница, изысканный плавный силуэт печально склоненной головы опущенной на руку, ощущения шелковистости струящейся ткани наконец сам материал – бронза – характерны для ампира. И Пушкин пишет строки, посвященные царско-сельской статуе, в духе античности, греческим гекзаметром:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева печальна сидит, праздный держа черепок.

Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитый,

Дева над вечной струей, вечно печальна сидит (I, 478).

Существуют и прямые попытки воспроизвести скульптуры.

В настоящее время выявлены три зарисовки скульптур в рукописях Пушкина. И, если исходить из того, что поэту ближе были линейные графические виды искусства, нежели пластические, то их и в самом деле должно быть немного.

В первую очередь это подписанная им самим зарисовка статуи Вольтера, работы Ж.-А. Гудона, хранившаяся в Эрмитаже в библиотеке Вольтера (рис. 1). Во время работы там Пушкин делает выписки из книг в свою записную книжку и на одном из листов набрасывает скульптуру, видимо, произвёдшую на него впечатление ощущением живости, некоей гротескностью. Мы и сейчас можем увидеть эту скульптуру в одном из залов Эрмитажа. Внизу наброска поэт подписывает: «10 mars 1832 Bibl. de V.».

Другая выявленная зарисовка скульптуры - со статуи летящего Меркурия работы Дж. Болоньи (рис.2). На листе изображено множество женских ножек, портретов. Нога Меркурия повторена еще один раз справа от наброска более крупно. Эта статуэтка была известна Пушкиным по антологическому стихотворению А. Дельвига «Надпись на статую флорентийского Меркурия», напечатанному в 1820 г. в «Невском зрителе»:

Перст указует на даль, на голове развилися крылья,

Дышит свободою грудь, с легкостью дивною он,

В землю ударя крылатой ногой, кидается в воздух …

Миг – и умчится! Таков полный восторга певец.6

Еще одна возможная прорисовка скульптуры в рукописях Пушкина – с Давида работы Микеланджело (рис.3). Однако она выполнена, скорее всего, с одной из многочисленных гравюр, воспроизводимых в самых различных изданиях, - видимо, по памяти.

Существует и прямая попытка воспроизвести у Пушкина одну картинку. Это было связано с появлением «Гибели Помпеи», в Петербурге, летом 1834 года (ее привезли в Россию из Италии), которая, по-видимому, на Пушкина произвела большое впечатление. Он впервые попытался непосредственно воспроизвести картину (рис.4), но это ему не удалось, хотя он и не выходил за границы простого описательства. Но показательно также, что рисунок носил столь же мимолетный, необработанный характер, как и стихотворные наброски к «Последнему дню Помпеи», которые находятся на обоих смежных листах. Он дважды начинал писать стихи и оба раза бросил. Он ходил вокруг да около, переставляя одни и те же слова и выражения, пока не отказался от своего намерения. Но и то, что написал Пушкин это пересказ «Последнего дня Помпеи»:

Везувий зев открыл – дым хлынул клубом – пламя

Широко развилась, как боевое знамя.

Земля волнуется – с шатнувшихся колонн

Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,

Толпами, стар и млад, под воспаленным прахом,

Под каменным дождем бежит из града вон (I, 529).

Как уже говорилось, Пушкин сделал две попытки описания, но оно показалось ему неудачным, и он решил ограничится рисунком: Пушкин на память набросал одну из центральных фигур композиции «Последний день Помпеи» фигуры сыновей, несущих на плечах старика – отца. Видимо, вся затея была отражением шума общества вокруг прославленного произведения. Может быть, от Пушкина ждали отклика и он пытался дать ответ, а, возможно, под первым впечатлением, он сам себе дал поэтический заказ. Пушкин очень ценил Брюллова об этом нам говорят послание поэта к жене: «…Он очень мне понравился. Мне очень хочется привезти Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, добрый малый, и готов на все…».7 Существует еще одно доказательство того, что Пушкин очень ценил творчество Брюллова. За четыре дня до смерти он вместе с Жуковским навестил К.П. Брюллова в его мастерской. А.Н. Мокрицкий, в своем дневнике писал позднее об этом визите: «Сошлись они вместе, и Карл Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им не давно оконченный рисунок: «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне», то восторг их выразился криком и смехом Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище, но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал